Как три психолога на Урале пытаются привлечь власти к перевоспитанию домашних насильников — igryzone.ru

В ночь на 4 июня 2017 года Сергей Игнатенко (имя изменено по просьбе героя. — Прим. ред.) и его жена Ирина выпивали в своей квартире в Екатеринбурге. Опьянев, супруги начали ссориться: Сергей ударил жену кулаком в область груди, а потом по лицу. Ирина упала на пол. В больнице выяснилось, что у нее сломаны ребра, повреждено правое легкое. Суд состоялся через полтора месяца: Сергея обвинили в умышленном причинении тяжкого вреда здоровью. Он полностью признал вину. Его приговорили к двум годам и девяти месяцам лишения свободы — условно. Сергей остался на свободе и продолжил жить с семьей.

Этот текст мы публикуем вместе с изданием «Важные истории».

По статистике МВД, за 2018 год в России зафиксировано 21 390 случаев домашнего насилия. От рук партнеров или родственников за тот же год погибли 253 женщины.

Во время карантина в 2020-м число случаев домашнего насилия во всем мире существенно выросло, Россия не исключение. Впрочем, на официальной статистике и законодательстве это никак не сказалось. В 2017 году домашнее насилие в России было декриминализировано: с тех пор агрессора, который наносит побои родным, могут наказать максимум административным штрафом, и только три процента случаев домашнего насилия доходят до судебного разбирательства в рамках уголовного дела.

Если насилие совершается не впервые или наносит тяжкий вред здоровью, за него можно получить до 15 лет тюрьмы по 111-й статье Уголовного кодекса («Умышленное причинение тяжкого вреда здоровью»). Но такое случается редко: по данным Судебного департамента, если насилие не привело к смерти, судьи более чем в половине случаев дают условный срок. Чаще всего агрессоры, получив обвинительные приговоры, просто возвращаются в семьи. До недавнего времени никто в стране не занимался ни контролем за ними, ни их реабилитацией.

Три года назад в Екатеринбурге три женщины-психолога придумали и при помощи местного управления Федеральной службы исполнения наказаний (ФСИН) запустили собственную коррекционно-развивающую программу для домашних насильников. Она называется «Снижение агрессивности и управление гневом». На сегодняшний день ее прошли 40 мужчин — условно осужденных и совершивших тяжкие преступления, включая убийство близких. Сергей Игнатенко, который в 2017 году избил жену, — тоже выпускник этой программы. За минувшие три года он больше ни разу не ударил Ирину. Вместе они растят двоих детей. 

«Работа со злодеями»

«Раньше я говорила: „Никогда не буду с этими злодеями работать!“» — рассказывает психолог Ольга Селькова, директор Центра поддержки инициатив в области семьи, материнства, отцовства и детства «Урал». Селькова — одна из авторов программы по управлению гневом для домашних агрессоров. Двадцать пять лет она работала в общественных организациях, где занималась реабилитацией жертв насилия, и за эти годы пришла к выводу: проще один раз поработать с одним мужчиной, чем позже — с его несколькими женами и детьми от разных браков. «Практически все они многоженцы, — говорит психолог. — Отношения разрываются, и они тут же находят себе новую женщину». 

Ольга СельковаЕкатерина Фомина / «Важные истории»

К созданию программы Селькову подтолкнули коллеги и знакомые, в том числе из правоохранительной системы: «Говорили: „Оля, давай будем их исправлять“». В 2008 году они даже отправили письмо с предложением разработать совместный проект по работе с осужденными во ФСИН. В 2017 году Селькова отправила письмо снова — и на этот раз оно попало в руки начальницы отделения психологического обеспечения уголовных инспекций Главного управления ФСИН России по Свердловской области Светланы Краснояровой.

Светлана Красноярова и Мария Орлова, в отличие от их коллеги Ольги Сельковой, как раз начинали с работы «со злодеями» — уже осужденными и отбывающими наказание насильниками. В 1990-х Красноярову, на тот момент еще студентку Уральского государственного педагогического университета, пригласили работать в Кировоградскую колонию для несовершеннолетних. Потом она начала учиться на психолога и перешла в психологическую лабораторию внутри колонии: такие лаборатории тогда только начали открываться по всей стране. Орлова в 2001 году окончила психфак Рязанской академии права и управления, и ее сразу же распределили в исправительную колонию в Нижнем Тагиле, недалеко от ее родного Горноуральска. Штатные психологи во ФСИН тогда были в новинку. «Мне хотелось после школы чего-то нового, неизведанного. Ни разу не пожалела», — говорит сейчас Мария о выборе профессии.

Светлана Красноярова хорошо помнит своего первого «клиента»: на учет в первоуральскую уголовную инспекцию, где она тогда работала, поставили мужчину, жестоко избившего жену. Мужчина был «положительный»: не пил, не курил, имел стабильный доход. «А жена с двумя маленькими детьми дома. Он приходит, а она пьяная, дети неумытые ходят, — вспоминает Светлана. — Понятно, он не выдерживает и ей — тук-тук-тук, так скажем». И родственники, и инспекторы встали на сторону мужа. «Первое, что я тогда, с тем своим менталитетом, подумала: надо жену воспитывать. Мужик-то хороший!» — рассказывает психолог.

Через несколько лет «положительный» мужчина снова встал на учет — за избиение уже второй жены. Тогда Красноярова поняла, что совершила профессиональную ошибку, пойдя на поводу у стереотипов. Эта история подтолкнула Светлану к мысли о том, что работать надо не с жертвами, а с самими преступниками.

Предполагается, что осужденные, состоящие на учете в уголовно-исправительных инспекциях (УИИ), должны исправляться на воле сами по себе — некоторые инспекторы, по словам Краснояровой, просто не знают, как им помочь. Светлана самостоятельно разработала несколько психокоррекционных занятий и начала предлагать отдельным судам вменить абьюзерам (людям, совершающим насилие. — Прим. ред.) обязательную встречу с психологом.

Для небольшого города формулировка «психокоррекционное занятие» казалась непонятной и даже страшной. «Мы находимся рядом с городом-миллионником, но мотивированных людей, которые состоят на учете в УИИ и при этом знают, что такое психолог, почти нет, — говорит Красноярова. — Многие даже не знают, что существует такая профессия. Для них где-то там в школах есть психолог: напрягает, морали читает. Ничего кроме негативного опыта у них нет».

Федор Телков

«Первое занятие было на мотивацию, изменение центральных установок. Ко мне в кабинет разом приходили по 10–15 человек, мы занимались по часу, — рассказывает Светлана. — Я просто рассказывала, почему не нужно психологов бояться. Говорила, что психолог в уголовной инспекции работает бесплатно — и для вас, и для членов вашей семьи. После этого минимум два-три человека сами шли на консультацию либо приводили детей, жен».

Сначала прокуратура и суды относились к инициативе психолога настороженно: осужденных даже спрашивали напрямую, как им участие в занятиях. Но постепенно недоверие к Краснояровой испарялось. Когда прокуроры увидели, что работа дает неплохие результаты, они сами начали отправлять агрессоров к ней на занятия. Некоторые коллеги Светланы выступали против вменения такой дополнительной обязанности, считая, что принуждать к работе с психологом нельзя. Но Красноярова уверена: мотивацию надо формировать и «хотя бы чуть-чуть давать направление».

Специалистов-психологов, которые могли бы помогать осужденным, не отправленным в тюрьму, а поставленным на учет уголовных инспекций, по-прежнему остро не хватает. В Свердловской области на 15 тысяч таких осужденных (5363 из них приговорены к условным срокам) официально числится всего восемь психологов. Когда Красноярова в 2000-х с рабочими визитами объезжала деревенские инспекции Свердловской области, за день она могла принять по 30 человек. Причем на прием к ней шли не только осужденные, но и участковые со своими проблемами. 

На первой встрече «гражданский» психолог и специалисты из ФСИН долго присматривались друг к другу. «Я думала [про Красноярову]: психолог, отформатированная системой», — вспоминает Ольга Селькова. Светлана Красноярова тоже была настроена скептически: «С нашими осужденными провести программу длиной в несколько месяцев? Такого не было еще ни разу в системе. Но я всегда была за любые изменения». Так Селькова, Красноярова и Орлова решили попробовать изменить систему вместе.

«Тебя же это не касается»

«Я знаю, что я вам не нравлюсь. Вы мне тоже не нравитесь! — так Ольга Селькова начинает занятие с группой мужчин, осужденных за причинение физического вреда близким. — Я не собираюсь с вами сюсюкаться, мы тут собрались потому, что каждый из вас совершил преступление. Моя основная цель — чтобы ваши жены и дети были в большей безопасности, чем сейчас». 

Курс состоит из 20 занятий по два часа каждое и длится около двух месяцев. Первые три занятия, по словам всех трех психологов, осужденные, как правило, активно сопротивляются. Чтобы лишить участников соблазна бросить, со всеми до начала программы подписывают договоры. 

Один из выпускников программы — 35-летний строитель Николай Куликов (имя изменено по просьбе героя. — Прим. ред.). Он получил условный срок за жестокое избиение знакомого. О первых занятиях с психологами Николай вспоминает так: «Поначалу был непонятен смысл этого всего. Прям детский сад какой-то: сядь в кружок, определи, какое ты животное… Занятия с третьего-четвертого начал понимать».

Федор Телков

Для всех участников, отбывающих наказание условно или в колонии, это был первый опыт групповой работы с психологами. Для большинства из них это был еще и первый раз, когда ими и их жизнью кто-то активно интересовался.

Создавая программу, Ольга Селькова опиралась в первую очередь на Дулутскую модель. Ее разработали в конце 1970-х после серии убийств женщин в городе Дулут, штат Миннесота, США. В основе большинства современных программ по работе с агрессорами лежит именно Дулутская модель. Она исходит из установки, что насилие в семье — это всегда выбор его актора, и направлена на то, чтобы помочь обидчикам самостоятельно изменить свое поведение и отказаться от агрессии.

Сегодня в США действует более полутора тысяч программ по работе с насильниками. В 2001 году Селькова побывала там в командировке и впервые увидела, как суды назначают агрессорам принудительные психокоррекционные программы: «Нам показывали группы, которые идут 52 недели — целый год. С тех пор у меня появилось представление о том, как это могло бы быть».

Следующая зарубежная поездка, куда Селькова уже взяла с собой Светлану Красноярову, была в Великобританию, накануне запуска первых групп в Свердловской области. В Великобритании действует множество программ для работы с домашними насильниками, совершившими преступление против своего партнера, четыре из них официально аккредитованы Службой тюрем и пробации Ее Величества. Они тоже содержат элементы Дулутской модели. У участников программ наблюдается более низкий уровень рецидивов и повторных осуждений.

Красноярова вспоминает эту командировку как «поездку с открытым ртом»: «Опыт Великобритании меня потряс: там есть закон о насилии, он существует много лет, есть организации, которые работают с насилием в семье, — прям по закону, не как мы. Там общество уже повернулось лицом к этой проблеме».

В Екатеринбурге же психологам снова пришлось продираться сквозь недоверие и скепсис — и сотрудников пенитенциарной системы, и коллег-психологов, и даже родных и близких. Чаще всего в адрес авторов программы звучал вопрос: «Оно тебе надо? Тебя же это не касается».

«Ну как не касается? — возражает Красноярова. — Многие люди в нашем социуме травмированы. Все мифы, которые бытуют в обществе, очень укоренились. И в моей семье они тоже есть: обсуждая посторонних, мои родные могут сказать „Ой, сама напросилась, сама в короткой юбке пошла“». 

«Я не видела [в России] идеальных семей, — соглашается Ольга Селькова. — Почитайте новости с начала года в СМИ: в Омске отец двоих маленьких детей кидал на пол, в Воронеже двух- и четырехлетнюю девочек убил.

Это все выросшие дети родителей-насильников, которых, в свою очередь, в детстве тоже били. Это спираль, на каждом витке которой идет ухудшение сценария.

Если, например, папа на маму только орал, то сын свою жену начинает уже толкать. Соответственно, внук уже будет жену бить, правнук — убивать». 

Программа, которую психологи придумали для российских правонарушителей, — когнитивно-поведенческая, то есть направленная на изменение реакций и поступков участников. В ее рамках не разбирают травмы, которые могли подтолкнуть насильников к преступлению. Задача программы — скорректировать поведение здесь и сейчас, научить агрессоров отслеживать свои эмоции и контролировать гнев. «Мы говорили: мы не будем вашу историю трогать, какой-то опыт травмирующий, — рассказывает Светлана Красноярова. — Это поведенческий тренинг. Мы даем новые знания, навыки, а вы можете присоединять их к вашим знаниям и навыкам. Если вы говорите: „Нет, я вообще об этом разговаривать не буду“, мы не будем залезать к вам в голову или разговаривать о вашей истории преступления». 

«Представляю, как он их пинал, — и сразу все проходит»

«Обкатать» новую программу в 2018 году решили в родном городе Светланы Краснояровой — Первоуральске. Это небольшой город в часе езды от Екатеринбурга с населением около 120 тысяч человек, единственной уголовной инспекцией и одним судом.

Целевой аудиторией программы стали мужчины от 18 до 50 лет, осужденные за насильственные преступления в отношении родственников и близких по 111-й статье УК России. Красноярова по формальным признакам отобрала 300 человек: с каждым лично говорила и проводила диагностику. «Были ли вы свидетелем того, как вашу маму избивали в детстве? Избивали ли вы когда-то животных? Били ли вас в детстве?» — эти и 30 других личных вопросов помогали тренерам набрать группу.

Многих участников объединяло похожее детство: они были свидетелями издевательств над другими людьми и сами подвергались насилию. «Почему многие психологи сваливаются в сочувствие к ним? — спрашивает Ольга Селькова. — Потому что они реально в прошлом жертвы. Тренеру часто очень сложно идти по грани, оставаясь на уровне тренировки навыков». 

Чтобы трезво смотреть на потенциальных участников, Селькова всегда читала фабулы их уголовных дел. «Я ведь все-таки привыкла работать с потерпевшей стороной, — объясняет она. — Когда он [насильник] рассказывает ужасную историю из своего детства, я автоматически вижу в нем мальчика — испуганного, избитого, поломанного, обожженного — в зависимости от того, что с ним делали. А затем вспоминаю фабулу: один, например, 40 раз пнул четырехлетнего ребенка, а потом еще и двухлетнего, потому что двухлетний стал заступаться за брата. Я прямо представляю, как он их пинал, — и у меня сразу все проходит».

Федор Телков

Ее коллега Мария Орлова избрала противоположную тактику: она дела не читала, «чтобы не было какой-то установки, предвзятого отношения к клиенту». «Меня лично не возмущало, что они делали. Меня это удивляло, наверное, — говорит Орлова. — Как люди могут до такого опускаться, не отдавать себе отчета, насколько это болезненно в отношении их партнеров, детей». 

В первую группу попали всего 12 из 300 отобранных Краснояровой осужденных. Но отобрать участников оказалось не самой сложной задачей. Сложнее было убедить судей вменить подсудимым дополнительные обязательства. На первых порах это делалось буквально вручную для каждого участника. Инспекторы, к которым прикреплены условно осужденные, должны были прийти с предписаниями в суд. Психологи тоже приходили на заседания, озвучивали характеристики подсудимых, объясняли, как они собираются с ними работать.

Многие психологи, работающие внутри системы ФСИН, удивлялись: как психолог может работать с клиентом принудительно?

Но, например, в Великобритании, где программы по исправлению абьюзеров действуют более 20 лет, 90% насильников отправляют на исправление именно по решению суда. Принудительные коррекционные программы по решению суда распространены также в США, Канаде, Австралии и большинстве европейских стран.

Для участия в программе по исправлению нужна внутренняя мотивация, которой у абьюзеров нет, объясняет Светлана Красноярова. По ее мнению, группы, набранные из добровольцев, в данном случае работать просто не будут: «Если говорить „ну, когда он созреет, то придет к нам и захочет работать“, то сколько он уже к тому моменту покалечит жизней?».

Первое занятие психологов с пробной группой условно осужденных провалилось. Мужчины, которых суд обязал ходить на занятия, с недоверием отнеслись к незнакомым женщинам-специалистам. Их почти не слушали, в перерыве кто-то из участников даже успел покурить марихуану.

В других странах аналогичные программы по исправлению насильников часто ведут в паре мужчина и женщина: во-первых, потому что это позволяет продемонстрировать мужскую и женскую модели поведения, во-вторых — потому что мужские группы быстрее проникаются доверием к тренеру-мужчине. «У нас вместо мужчины была форма Светланы Николаевны», — говорит Ольга Селькова. Психолог из ФСИН начала со второго занятия надевать форму с погонами — и это сработало.

«Они считают, что если я в колонии работала, я многое понимаю, — объясняет Светлана Красноярова. — Обычно наши осужденные закрыты, боятся к себе допустить. Но раз я столько лет на зоне провела, минимальная база доверия была сформирована».

Николай Куликов, проходивший программу в числе первых участников, вспоминает: «Доверие к ним было. Они же постарше — как будто с опытом все прохавали. Они знают все, как мы думаем, мне кажется, они и мысли могут читать».

Если в первоуральской группе были одни «первоходы», то есть первично осужденные, то следующую набирали уже из абьюзеров-рецидивистов. У многих из них было по пять-семь судимостей, средний возраст тоже был выше. 

В новой группе тренеры столкнулись с новой проблемой — отсутствием общего языка у осужденных и «гражданского» психолога. «Я вообще не использую профессиональные термины, но они иногда половину моих слов не понимали, — вспоминает Ольга Селькова. — Светлана Николаевна долго в системе и хорошо их знает. Она часто „переводила“ меня: упрощала мою речь, приводила другие примеры, потому что мои, видимо, были из другой жизни — более осознанных людей».

На заключительном занятии каждый участник разрабатывал с психологом индивидуальный план: как они могут обеспечить безопасность семьи от себя самих. План писали минимум в трех вариантах — чтобы были запасные сценарии поведения в кризисных ситуациях. Осужденным предлагали разработать эти сценарии самостоятельно.

Недавно родственник Николая Куликова ударил его на семейном празднике. «Я абсолютно никак не отреагировал, — говорит Николай. — Там были дети, а он мой родственник, я знаю, что априори он не желает мне плохого». Таким и был «план безопасности», который Куликов разработал для себя сам. «Начинаешь придумывать компромиссы, чтобы уйти от насилия. Начинаешь мозг включать, — рассказывает он. — Больше не перекрывает, как раньше».

«Закрытая мужская тусовка»

После запуска программы по снижению агрессивности среди условно заключенных психологи решили поработать и с теми, кто из-за своей агрессии оказался за решеткой.

Мужчины, получившие реальные сроки за домашнее насилие и отбывавшие наказание в исправительных колониях Екатеринбурга, по-разному «воспитывали» своих близких. Например, муж ударил беременную жену в живот за то, что она когда-то ему изменила. Один отец заколачивал своего восьмилетнего сына в деревянный гробик, если тот не слушался. Другой лупил детей и растягивал им руками рот. Третий ударил сына ножом во время пьяной потасовки.

«Они не знают других способов, им никто не говорил, что можно „воспитывать“ иначе, — рассказывает психолог Мария Орлова, которая отбирала группы для участия в программе внутри колоний. — Как они еще объясняют [свои поступки]? „Был под алкоголем“. „У нас жизнь такая, не очень“. И — главное в нашей русской традиции — „бьет — значит любит“».

Федор Телков

Участников этой группы тоже отбирали вручную: Орлова, которая работала внутри колоний, сама проводила собеседования с подходящими претендентами. Из 200 на программу попали 12 — все из екатеринбургской ИК-2.

«Совершившему преступление задавался вопрос, насколько он понимает, что совершил. С ними ведь никто никогда не разговаривал об их личной ответственности за произошедшее, и осужденные не готовы были на первом этапе открыться», — вспоминает психолог.

Осужденных на реальные сроки, в отличие от «условников», никто не принуждал к участию: они шли на программу добровольно и скорее из интереса. Но «соскочить» после первого занятия они, как правило, не могли — обязывала среда. «Он [заключенный] дал слово — он его обязан держать, иначе „потеряет лицо“, — поясняет автор программы Ольга Селькова. — У них же там закрытая мужская тусовка. В общем, они у нас доходили в колониях до конца все занятия».

Работать в колонии «гражданскому» психологу оказалось еще труднее, чем с условно осужденными. Заключенные вели себя зажато, некоторые упражнения категорически не принимали. «Мне было тяжело в этой культуре, — говорит Ольга Селькова. — В начале тренинга они постоянно ищут подвох даже в простых вопросах, вроде „какое у вас любимое время года?“».

Занятия в программе были разделены на физические и умственные. Физические упражнения поначалу должны были научить мужчин контролировать свою агрессию — даже когда они еще не понимали ее природы. Психологи предлагали «отвлекающие маневры» для организма: бегать, прыгать, стучать ногами, вставать в планку, сжимать кулаки, делать дыхательные упражнения — их нужно было применять в случаях, если агрессора «переклинивает».

После того как мужчины получали инструментарий для контроля физических проявлений негативных эмоций, наступала стадия поиска причин их агрессии. Одна из самых распространенных причин — это перенос ответственности за свои действия. «Одна из характеристик этих мужчин — у них всегда виновата другая сторона, — объясняет Селькова. — Они перекладывают ответственность на потерпевших: их спровоцировали, их довели, их не поняли, их оскорбили, не послушались, довели до ручки». Задачей курса была научить их мыслить проактивно — то есть понять, как они лично могут повлиять на ситуацию, которая якобы от них не зависит.

Непосредственно домашнее насилие обсуждалось с абьюзерами ближе к концу курса, когда они уже доверяли тренерам. Занятие про домашнее насилие — традиционно самое сложное в программе, в том числе потому, что затрагивает личный опыт каждого участника.

В процессе работы с агрессорами Селькова установила, что «точка опоры», на которой можно строить почти всю программу, — это отцовство.

 Даже убийцы остро реагировали на разговоры о насилии в отношении детей. «Мы показываем им семейный насильственный сценарий: тебя бил отец, ты сейчас делаешь это с твоим сыном, а сын у тебя еще больше травмируется. У тебя восемь судимостей, а что ждет твоего сына? Он погибнет! А им хочется, чтобы их потомство было более успешным и как минимум выживаемым», — говорит психолог.

Программу внутри колоний с 2018 года прошел 21 заключенный. За все время содержания в исправительных учреждениях никто из участников программы не нарушил режим, многие вышли по условно-досрочному освобождению (УДО) или перевелись в колонию-поселение.

Но измерить эффективность программы после выхода осужденных на свободу пока невозможно — для этого у психологов нет никаких административных рычагов. Контроль над заключенными в России заканчивается, как только они выходят за ворота колонии.

По словам Ольги Сельковой, к концу занятий многие мужчины из групп в колониях говорили: «Я признаю, что я монстр». «А монстр, на мой взгляд, — это переродившийся защитник, — говорит психолог. — Задача всех наших упражнений — вернуть обратно защитника, то есть из монстра перевести его в цивилизованного человека». 

«Они в это с удовольствием играют»

Среди 19 мужчин, приговоренных за насилие к условным срокам, авторы программы проводили итоговый опрос. Больше половины опрошенных сказали, что прекратили применять насилие: физическое, вербальное, эмоциональное. Чуть меньше половины участников считают, что их партнеры теперь чувствуют себя в безопасности рядом с ними. Трое прекратили отношения с бывшей женой или партнершей без дальнейших проявлений враждебности, у троих появились новые отношения. Большинство выпускников первой группы и все из второй не совершили повторных преступлений в семейно-бытовой сфере. Также психологи выявили, что у участников группы снизились постоянная потребность привлечь к себе внимание, жажда повышенной активности и импульсивность поведения. Многие стали больше волноваться о своей судьбе и судьбе близких.

Авторы коррекционной программы рассказывают о ней на Совете Европы. (В центре — уполномоченный по правам человека Свердловской области Татьяна Мерзлякова, справа от нее — Мария Орлова, слева — Ольга Селькова)Личный архив авторов программы

С пробной, первоуральской, группой выпускников программы тренеры встретились через полгода после окончания. Появилась необходимость в поддерживающей встрече: психологи узнали, что один из участников совершил убийство, еще один погиб в пьяной драке, защищая мать. У остальных дела шли хорошо. Целей, которые участники поставили на три года вперед, большинство достигло за полгода. 

«Они все шли к нам сначала без мотиваций. Но через полгода мы увидели такие мощные изменения! — рассказывает Светлана Красноярова. — Один сделал карьеру, другой купил себе участок и уехал к морю — он хотел строительством заниматься. Один, рецидивист, получил повышение на работе — пришел в таком пальто шикарном, мы его не узнали. Он показал, какие упражнения делает, чтобы не сорваться, не наорать на кого-то: стоит в „крокодиле“ прямо на столе — держится на руках, подняв корпус параллельно поверхности».

Ольга Селькова признается, что некоторые элементы программы взяла из другой области психологии — бизнес-консультирования: «Бизнес заточен на результат, а мужчины вообще любят мыслить понятными целями. Когда им даешь простой и понятный формат, они в это прямо с удовольствием играют».

Сергей Игнатенко из Екатеринбурга тоже поставил себе цель — выкупить квартиру, ту самую, где он летом 2017-го избил жену Ирину. На вопрос, как сейчас ее муж работает с гневом, Ирина говорит: «Перепсихуется и успокоится. Раньше выполнял планки и вдохи. Я в эти моменты не лезу — и он быстро отходит».

Светлана Красноярова лично встречалась с женами, сожительницами и матерями своих выпускников через полтора года после окончания программы — но на контакт шли не все. Женщины, которые соглашались на встречу, говорили, что насилие в отношениях либо уменьшается, либо снижается его интенсивность: мужчины продолжают использовать методы контроля за агрессией. Физическое насилие в отношении детей прекратилось полностью.

«Решать проблему сложно и дорого»

Все авторы программы «Снижение агрессивности и управление гневом» сходятся на том, что России в работе с домашним насилием мешает не только отсутствие закона, но и стереотипы, закрепившиеся в обществе. Например, 29% россиян считают, что если женщина подвергается насилию в семье, значит, с ней «что-то не так».

«Для меня все, кто выступает против закона о домашнем насилии, — либо сами насильники, либо те, мимо кого прошла проблема, и поэтому они закрывают на это глаза, — утверждает психолог Ольга Селькова. — Все эти „родительские сопротивления“, которые говорят, что подобный закон „навредит детям“, — сами дети из семей с домашним насилием. Они стали взрослыми, теперь они главные, и уже они третируют своих детей. Если будет принят такой закон, они его воспримут как угрозу себе».

Программы по реабилитации домашних насильников за рубежом начали эффективно работать далеко не сразу. «Тридцать-сорок лет — это срок, который позволил им наработать опыт, принять законы, создать профилактические программы, совершить какие-то ошибки, исправить эти ошибки, чтобы это все работало», — говорит Ольга Селькова про международный опыт.

Во многих странах решения о вводе подобных программ принимались из прагматических соображений: бороться с последствиями домашнего насилия попросту дороже, чем его предотвращать. Так, в 2019 году Всемирный банк посчитал, что в 131 стране, где действует закон о домашнем насилии, женщины больше вкладывают в экономику, чем в странах, где такого закона нет. По оценкам исследователей из Стэнфордского и Оксфордского университетов, ежегодные «затраты на домашнее насилие» на международном уровне составляют 4,3 триллиона долларов. Насилие со стороны партнеров обходится миру примерно в 25 раз дороже, чем общая стоимость военных конфликтов, включая смерти в результате войн и терроризма и расходы, связанные с беженцами. На каждую смерть на поле боя, утверждают ученые, приходится девять человек, погибших в результате межличностного насилия. 

«У нас, как вы понимаете, никто ничего не считает, — говорит Ольга Селькова. — Но с точки зрения затрат решать проблему домашнего насилия сложно и дорого».

«Не получилось сотрудничества с государством»

Пока государство не занимается проблемой домашнего насилия, за нее берутся некоммерческие организации (НКО). Большинство из них работает с жертвами, но в России есть несколько НКО, которые также занимаются реабилитацией агрессоров. В их числе — петербургская «Альтернатива насилию», которая уже 15 лет работает с теми, кто проявляет агрессию в адрес близких. В прошлом году они создали «СОЛЬ» — всероссийскую ассоциацию консультантов, работающих с авторами насилия в близких отношениях — как правило, речь идет о работе в добровольном и индивидуальном порядке.

Арт-терапевт из Архангельска Валентина Морозова тоже училась у петербургских специалистов. С 2017 года она работает по программе «Управление гневом» с элементами арт-терапии на базе общественной организации «Арт-Север». В 2020 году, во время пандемии коронавируса, Морозова с коллегами собрала группу поддержки онлайн — для мужчин на грани эмоционального срыва, имеющих проблемы в отношениях и склонных к насилию.

«Мы работаем только с теми, кто приходит к нам добровольно, — рассказывает арт-терапевт. — Мы не можем никого заставить. Не наша задача бегать за обидчиками и доказывать им, что насилие — это плохо. Они уже приходят с осознанием того, что что-то не так. В процессе работы мы помогаем им осознать, где их поведение насильственное, увидеть альтернативу насилию, научиться распознавать эмоции и управлять ими».

Федор Телков

Государство поддержало инициативу Валентины единожды: в 2019 региональное правительство выделило грант на проведение выставки и конференции. Она считает, что НКО, занимающиеся темой домашнего насилия, работают давно и качественно: «Но нас очень мало. А запрос на работу, в том числе от самих обидчиков, растет, потребность осознается». Морозова ходила со своей программой в колонии для несовершеннолетних, работала в государственной школе в рамках профилактики. «Но пока у нас не получилось системного сотрудничества с государством. А если оно и будет, я считаю, что надо НКО ставить во главе».

Психолог из Астрахани Максим Русанов сотрудничает с муниципальным Кризисным центром помощи женщинам. С 2018 года на базе центра он запустил программу по работе с мужчинами, совершающими насилие, — Максим написал ее сам, съездив на обучение в Швецию и Австрию. Первую группу набрать было тяжело, и Русанов с коллегами обратился за помощью к государственным органам.

В полиции их поначалу подняли на смех: «Вы на наш животный мир посмотрите». Большинство домашних дебоширов, состоящих на учете у участковых, — из асоциальных семей, запойные, безработные.

Но специалисты из Кризисного центра все равно начали с ними работать. Через полгода участковые, видя упорство психологов, начали «отдавать» им первичные обращения — относительно «благополучных» мужчин, на которых родные и близкие пожаловались в полицию впервые. Никаких инструментов для принуждения не было, кроме душевной беседы участкового с агрессором. «„Коль, ты видишь, к чему все идет, тебя же закроют, сходи“, — говорили полицейские. После этого у нас в группе появлялись такие Коли», — рассказывает Русанов. Параллельно такая же работа велась с уголовными инспекциями.

Вдохновившись примером уральских коллег, специалисты из Астрахани попытались выйти и на суды, которые могли бы назначать правонарушителям прохождение коррекционной программы. «Много раз письма писали, но судебное сообщество будто забаррикадировалось от нас», — жалуется Русанов.

Бывшим заключенным, в том числе совершившим насильственные преступления, оказывают поддержку специальные фонды — такие, как, например, «Калина красная» в Екатеринбурге. Его сотрудники помогают устроиться на работу, интегрируют человека с утерянными социальными связями в общество. При этом подход к проблеме домашнего насилия у фонда специфический: «Мы учим мужчин просто не оставаться с людьми, которые их провоцируют, — говорит руководитель „Калины красной“ Владимир Минаков. — Их жена, допустим, пилит. А, как говорил мой папа, если появилось желание ударить жену, значит, надо разводиться». В помощь государства, как и в работу психологов, лично Минаков не верит. Говорит: «Они нас не поймут. Я бы и сам к психологу не пошел. Чему меня может научить женщина, у которой, допустим, три неудачных брака за спиной? Вот если бы мне позвонила психолог, сказала, что она отсидела лет 15 и знает проблему изнутри, я бы ее пригласил на работу».

«Мы дали им шанс дальше жить по-другому»

Коррекционная программа Сельковой, Краснояровой и Орловой из Свердловской области — первая, которую специалистам-энтузиастам удалось провести совместно с государственным институтом. В 2020 году программа вошла в сборник лучших психологических программ в работе сотрудников российской уголовно-исполнительной системы, она рекомендована к использованию в профессиональной деятельности психологов уголовно-исполнительной системы и в учебном процессе образовательных организаций. В феврале 2020-го психологи представили программу на рассмотрение в федеральное управление ФСИН — в этом году ведомство должно решить, можно ли внедрить ее в других регионах.

Чтобы программа заработала масштабнее, нужно обучить хотя бы небольшую группу специалистов: инспекторов, психологов из уголовных инспекций и колоний, которые могли бы набирать и вести группы. «Это реально, — убеждена Ольга Селькова. — Я выезжала в Нижний Новгород, показывала психологам — и гражданским, и из ФСИН — наш опыт, проводила тренинг. Я не вижу препятствий для реализации программы даже без закона о домашнем насилии. Это можно делать уже сейчас, не дожидаясь реакции от наших депутатов».

Федор Телков

Авторы программы по снижению агрессивности уже познакомили с ней региональные отделения ФСИН Курганской, Тюменской и Челябинской областей. «Мы со Светланой Николаевной готовы выезжать, обучать психологов и инспекторов на местах. Главное, чтобы ФСИН на это пошла», — говорит Селькова. 

«Хотя бы нескольким людям мы просто дали шанс дальше жить по-другому, по-другому посмотреть на ситуацию, — рассказывает Светлана Красноярова. — А что было бы, если бы и политики на это обратили внимание и выделили какие-то средства?»

Психолог вспоминает опыт Великобритании, где работа с агрессорами ведется уже после первого обращения в полицию. «Вот если бы нам войти в полицию и на первом этапе сотрудничать с участковыми! — мечтает Красноярова. — Сейчас я работаю совсем в другой структуре, в образовании (Красноярова уволилась из ФСИН в 2019 году. — Прим. ред.), и вижу массу таких историй: участковый знает [о насилии в семье], но что он дальше сделает с этим? Женщины говорят: „я заявление писать не буду“, „мне же штраф дадут, зачем мне за это платить?“, „он выйдет, мне еще хуже будет“, „я потерплю“».

Один из первых выпускников программы Краснояровой, Сельковой и Орловой, Кирилл Жарких (имя изменено по просьбе героя. — Прим. ред.) из Екатеринбурга, несколько лет назад ударил жену ногой в живот прямо в новогоднюю ночь: рассердился, что она пришла домой от родителей выпившей и уснула еще до боя курантов. В суде Кирилл не признал вину и получил полтора года условно. До этого происшествия они с женой часто ссорились, о чем знал участковый: и Кирилл, и его супруга четырежды обращались в полицию во время конфликтов.

Жарких продолжает жить вместе с женой и тремя детьми. Он прошел программу по управлению гневом, но до сих пор часто злится — теперь на государство и правоохранительные органы. «Думаю, ждать, что несколько часов, проведенных на занятиях, поменяют мировоззрение человека, — это, мягко говоря, оптимизм, — рассказывает Кирилл. — Программа борется с последствиями проблемы, но никак не затрагивает причин ее возникновения. Государство выделяет огромные средства судьям, полиции, прокурорам для наказания виновных, но почему-то не хочет заняться людьми до того, как они совершат преступление. Если бы [в первый раз] вместо безучастного участкового к нам приехал психолог, возможно, трагедии удалось бы избежать».

В оформлении материала использованы снимки, которые фотограф Федор Телков сделал в колониях Свердловской области. Это часть его фотопроекта «Обратная сторона стены».

Поддержи независимую журналистику

руб.Сделать регулярным (раз в месяц)Я согласен с условиямиОплатитьУсловия использования