Пытки, угрозы, 178 дней голодовки: КГБ против Андрея Сахарова — igryzone.ru
21 мая — 100 лет со дня рождения выдающегося ученого и правозащитника, лауреата Нобелевской премии мира Андрея Сахарова. Как ученый прошел путь от любимчика советской власти до ее главного оппонента и каким пыткам он был подвергнут со стороны КГБ — в нашем тексте.
Boris Kavashkin/Global Look Press
«Можно быть хорошим ученым и ничего не понимать в политических делах»
«Отец советской водородной бомбы», Андрей Сахаров был обласкан советской властью: в 32 года — самый молодой академик в СССР, к сорока — трижды Герой Соцтруда, лауреат Сталинской и Ленинской премий, огромная зарплата, служебная машина, личная охрана, спецжилье, спецполиклиника, спецпайки — все, что полагается высшей номенклатуре. Правда, к привилегиям Сахаров был равнодушен, от некоторых просто отказался, половину накоплений — около 140 тыс. рублей, заработок рядового советского человека за сто лет, — передал Красному Кресту, другую — на строительство онкологического центра.
Поворотный момент в его судьбе — ноябрь 1955 года. Во время испытаний термоядерной бомбы в Семипалатинске погибают двухлетняя девочка и солдат-новобранец, несколько пожилых женщин получают переломы позвоночника. Еще через два года Сахаров произвел расчеты: из-за радиоактивного воздействия каждая мегатонна испытательных взрывов в атмосфере уносит 10 тысяч человеческих жизней. «К 1957 году общая мощность испытанных бомб уже составляла почти 50 мегатонн, чему, по моей оценке, соответствовало 500 тыс. жертв! Ядерные испытания в атмосфере — это прямое преступление против человечества», — этот вывод обескураживает Сахарова, он переходит на «сторону света».
Академик призывает отказаться от продолжения испытаний термоядерных бомб, но советское руководство об этом и слышать не желает.
Лидер партии и председатель правительства Никита Хрущев гневно бросает: «Можно быть хорошим ученым и ничего не понимать в политических делах. Я был бы последний слюнтяй, а не председатель Совета Министров, если бы слушался таких, как Сахаров!» После очередных испытаний «чувство бессилия, нестерпимой горечи, стыда и унижения охватило меня, я упал лицом на стол и заплакал», — делился в воспоминаниях Андрей Дмитриевич.
И хоть в 1963 году, в том числе по его инициативе, СССР, США и Великобритания подписывают договор о запрещении испытаний в атмосфере, космосе и под водой, Сахарова уже не остановить: он участвует в «письме трехсот», требуя осудить и запретить «лысенковщину», в письме 25 выдающихся деятелей советской науки, литературы и искусства против начинающегося возрождения культа Сталина; протестует против введения в Уголовный кодекс новых «политических» статей.
В 1968-м, в год подавления Москвой «Пражской весны», Сахаров передает на Запад статью «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе», в которой рассуждает «о сближении социалистической и капиталистической систем, сопровождающемся демократизацией, демилитаризацией, социальным и научно-техническим прогрессом, как единственной альтернативе гибели человечества». Объемная статья выходит в New York Times и затем перепечатывается по всему миру, издается отдельной брошюрой. Общий тираж статьи — 18 млн публикаций.
Главный инакомыслящий
От миротворческой деятельности Сахаров переходит к правозащитной. В 1970 году он становится сооснователем «Московского комитета прав человека», выступавшего с требованиями свободы узникам совести. На следующий год обращается к генсеку Леониду Брежневу с «Памятной запиской», в которой говорит об острой необходимости защиты прав личности, гласности, свободы политических и религиозных убеждений, о «недопустимости использования в политических целях психиатрии».
С той поры Сахаров воспринимается партийно-советской системой как главный инакомыслящий и внутренний оппонент. Его отстраняют от участия в атомном проекте, Комитет госбезопасности устанавливает неусыпное наблюдение за ним (по описям, к концу Перестройки «дело Сахарова» составляло более полутысячи томов, большая часть оперативных документов была уничтожена).
Boris Kavashkin / Global Look Press
По сведениям обозревателя газеты «Коммерсант» Евгения Жирнова, лидером советского правозащитного движения Андрея Сахарова сделал сам КГБ: чем значительнее «первое лицо» советских диссидентов и серьезнее вызов с их стороны правящей компартии и государству, тем больше оснований содержать и развивать чекистские структуры, отвечающие за борьбу с инакомыслием. Однако «комитетчки» просчитались: вместо мятежника-марионетки они получили бесстрашного и громогласного подвижника, который всем своим международным авторитетом отстаивал гражданские права, защищал жизни и судьбы инакомыслящих.
«В 1970 году главное место в его жизни заняла Елена Боннэр — лютый враг КГБ, умная, красивая и, главное, волевая. И именно она создала того Сахарова-правозащитника, которого знает и уважает мир, — пишет Евгений Жирнов. — В принципе пятое управление КГБ Сахаров-враг, отстаивавший свои политические убеждения так же самоотверженно, как и свою позицию по ядерным испытаниям, устраивал не меньше, чем Сахаров — глава „карманной“ оппозиции. Партийная элита была настолько напугана нараставшей международной известностью Сахарова, что идеологическая контрразведка вскоре превратилась в одно из ведущих подразделений Лубянки, а ее шеф Филипп Бобков со временем стал первым заместителем председателя КГБ и генералом армии».
«Произошла полнейшая изоляция нас от внешнего мира»
Против Андрея Сахарова развязывается травля: в газетах публикуют многочисленные гневные обращения ведущих ученых (в том числе его коллег по атомному проекту), писателей, композиторов. Открыто в защиту Сахарова выступил только член-корреспондент, впоследствии академик Игорь Шафаревич. В ответ на агрессивные гонения Андрей Дмитриевич все чаще обращается к советскому руководству («Наше общество заражено апатией, лицемерием, узколобым эгоизмом, скрытой жестокостью. Большинство в партийном и правительственном аппарате и в наиболее преуспевающем слое интеллигенции упорно цепляется за свои явные и тайные привилегии»), к главам западных государств, прежде всего к президенту США, охотно общается с иностранными корреспондентами.
С середины 70-х КГБ настаивает на изоляции Сахарова. Но Леонид Брежнев был занят разрядкой отношений с Западом, а там Андрея Дмитриевича недвусмысленно поддерживали: в 1975 году ему присудили Нобелевскую премию мира «за бесстрашную поддержку фундаментальных принципов мира между людьми» и «за мужественную борьбу со злоупотреблением властью и любыми формами подавления человеческого достоинства». Нобелевская лекция, которую на церемонии вручения премии вместо «невыездного» мужа читает Елена Боннэр, заканчивается перечислением имен 126 советских политзаключенных, освобождения которых добивается Сахаров. Сам академик-бунтарь остается на свободе.
Boris Kavashkin / Global Look Press
Его положение круто изменилось с введением советских войск в Афганистан в 1979 году (уже больному генсеку решение об этом без особого труда навязали министр обороны Дмитрий Устинов, председатель КГБ Юрий Андропов и министр иностранных дел Андрей Громыко). Не медля, Сахаров публично, в интервью западным СМИ, осудил вторжение СССР в Афганистан. Воспользовавшись поводом, Андропов представил диссидента Брежневу и Политбюро сумасшедшим: «Комитет госбезопасности в ходе наблюдения за Сахаровым убеждается, особенно в последнее время, в том, что его психическое состояние приобретает четко выраженную тенденцию к ухудшению. Поведение Сахарова зачастую не укладывается в общепризнанные нормы, чересчур подвластно влиянию окружающих лиц, и в первую очередь жены, явно противоречит здравому смыслу. Аномальность прослеживается и в настроениях Сахарова, подверженных резким переходам от отрешенности и замкнутости к деловитости и общительности. По мнению крупнейших советских психиатров, ему присущи глубокие психические изменения, дающие основание считать его патологической личностью. Метаморфозы в поведении Сахарова не исключают, по нашему мнению, в будущем новых не поддающихся прогнозированию враждебных проявлений с его стороны».
На сей раз несдерживаемый дипломатией Леонид Брежнев дает добро на задержание Сахарова. 22 января 1980 года сотрудники ГАИ останавливают служебную машину академика и препровождают его в прокуратуру. Там Сахарову сообщают, что указом Президиума Верховного Совета СССР (то есть внесудебно) он лишается всех государственных наград и немедленно высылается в закрытый от иностранцев город Горький, нынешний Нижний Новгород (также рассматривался вариант Свердловска). Сахарову дали позвонить жене, чтобы сообщить, что на сборы отводится только два часа. Елена Боннэр добровольно отправилась в ссылку вместе с мужем. Багаж Сахарова и Боннэр — две дорожные сумки. Сдавать награды Сахаров категорически отказался. По пути в Горький супругов сопровождал с десяток чекистов во главе с зампредседателя КГБ Семеном Цвигуном. В этом городе Сахаров безвыездно проведет 7 лет.
В Горьком Андрея Дмитриевича с женой поселили в квартире без телефона. Посты круглосуточного наблюдения — возле дома и в подъезде, непосредственно перед квартирой, пропуск к опальному академику (Академия наук, к своей чести, Сахарова не сдала) — исключительно с разрешения КГБ. Постоянное негласное сопровождение, прослушка и перлюстрация переписки, в отсутствие супругов — регулярные обыски жилья, выемка рукописей — научных трудов, дневников, воспоминаний.
Нижегородский автомобильный коллекционер Виктор Горелов рассказывал: «Я часто приезжал в тот дом, где жил Сахаров. Однажды Андрей Дмитриевич вышел на улицу и обнаружил, что кто-то замазал лобовое стекло его „копейки“ мастикой. Он опаздывал на встречу, нервничал и попросил меня подвезти. Я посадил его в свой Fiat Balilla 1936 года выпуска, и мы выехали на проспект Гагарина. Неожиданно очень резко меня подрезала черная „Волга“. Несколько людей в штатском подскочили к моей машине, выволокли из нее Андрея Дмитриевича и швырнули его в „Волгу“».
Сахаров и Боннэр тысячами получают письма от разгневанных граждан, поступают угрозы физической расправы. Но супруги принимают «правила игры» стоически и даже с иронией. Андрей Дмитриевич поигрывал со своими соглядатаями в шахматы, Елена Георгиевна однажды предложила им билеты в кино. Ключ от квартиры Сахаров и Боннэр оставляли снаружи — чтобы облегчить «комитетчикам» проникновение в жилище, наиболее важные из бумаг пришлось носить с собой. Статьи Сахарова, спрятав под одеждой, Боннэр перевозила в Москву — так поддерживалась единственная связь Андрея Дмитриевича с миром, так его тревожный, но уверенный голос продолжал раздаваться по всей планете.
В конце концов «наружке» надоело мотаться за Еленой Георгиевной из Горького в Москву и обратно. Машину угнали и сожгли. Саму Боннэр в мае 1984 года задержали в горьковском аэропорту, затем судили в областном суде за «клевету на советский общественный и государственный строй» и приговорили к ссылке по тому же адресу, где она и так уже четыре года жила с Андреем Сахаровым. «Произошла полная, полнейшая изоляция нас от внешнего мира. После того как меня осудили к ссылке в Горький, любая связь Андрея Дмитриевича с внешним миром была перерезана, то есть практически (как он сам писал о себе) из него сделали живого мертвеца», — писала в мемуарах Елена Боннэр.
«Применялся наиболее мучительный и унизительный, варварский способ»
В мае 1985 года Андрей Дмитриевич, требуя отправки жены, перенесшей обширный инфаркт, за рубеж, для операции на сердце, начал третью, самую длительную, 178-дневную, голодовку. Первая, в 1981-м, увенчалась победой: невестке Боннэр разрешили выехать к мужу в США. Вторая, предпринятая в 1984 году против уголовного преследования Елены Георгиевны, эффекта не возымела. «В мае–сентябре 1984 года меня насильственно удерживали в Горьковской областной больнице им. Семашко, подвергали мучительному принудительному кормлению», — вспоминал Андрей Сахаров. Шокирующие подробности Сахаров описал по окончании голодовки и возвращении из больницы, в письме президенту Академии наук Анатолию Александрову, приведем обширную, но красноречивую цитату.
«[Сначала] я сопротивлялся в полную силу, выплевывал пищу и „сдувал“ ее из поднесенной ко рту ложки. В этом случае „кормящие“ применяли болевые приемы (особенно в апреле и июне), кожа щек оказывалась содранной, а на внутренних сторонах щек возникали кровоподтеки, которые потом „заботливые“ врачи мазали зеленкой.
Страница „Сахаровского центра“ (признан иноагентом) на Facebook
7 мая, когда я провожал жену на очередной допрос, в здании прокуратуры меня схватили переодетые в медицинские халаты сотрудники КГБ и с применением физической силы доставили в Горьковскую областную клиническую больницу им. Семашко. Там меня насильно держали и мучили четыре месяца. Попытки бежать из больницы неизменно пресекались сотрудниками КГБ, круглосуточно дежурившими на всех возможных путях побега.
С 11 по 27 мая я подвергался мучительному и унизительному принудительному кормлению. Лицемерно все это называлось спасением моей жизни. Способы принудительного кормления менялись, отыскивался самый трудный для меня, чтобы заставить меня отступить. Применялось внутривенное вливание питательной смеси. Меня валили на кровать и привязывали руки и ноги. В момент введения в вену иглы санитары прижимали мои плечи. В первый день кто-то из работников больницы сел мне на ноги. До введения питательной смеси мне ввели в вену какое-то вещество малым шприцем. Я потерял сознание (с непроизвольным мочеиспусканием). Когда я пришел в себя, санитары уже отошли от кровати к стене. Их фигуры показались мне страшно искаженными, изломанными (как на экране телевизора при сильных помехах). Как я узнал потом, эта зрительная иллюзия характерна для спазма мозговых сосудов или инсульта.
В моей первой записке после начала принудительного кормления бросается в глаза дрожащее, изломанное написание букв, а также двукратное их повторение во многих словах (в основном гласных — „руукаЕ“ и т. п.). Это тоже очень характерный признак спазма мозговых сосудов или инсульта. В более поздних записках повторения букв нет, но сохраняется симптом дрожания. Записка до начала принудительного кормления (9-й день голодовки) совершенно нормальная. Я очень смутно помню свои ощущения периода принудительного кормления. В записке того периода написано: „Хожу еле-еле. Учусь“.
[Затем] применялся наиболее мучительный и унизительный, варварский способ. Меня опять валили на спину на кровать, без подушки, привязывали руки и ноги. На нос надевали тугой зажим, так что дышать я мог только через рот. Когда же я открывал рот, чтобы вдохнуть воздух, в рот вливалась ложка питательной смеси или бульона с протертым рисом. Иногда рот открывался принудительно, рычагом, вставленным между деснами. Чтобы я не мог выплюнуть питательную смесь, рот мне зажимали, пока я ее не проглочу. Все же мне часто удавалось выплюнуть смесь, но это только затягивало пытку. Особая тяжесть этого способа кормления заключалась в том, что я все время находился в состоянии удушья, нехватки воздуха (что усугублялось плохим положением тела и головы). Я чувствовал, как бились на лбу жилки, казалось, что они вот-вот разорвутся.
В беседе со мной главный врач Обухов сказал: „Умереть мы вам не дадим. Я опять назначу женскую бригаду для кормления с зажимом, у нас есть и кое-что еще. Но вы станете беспомощным инвалидом“. (Кто-то из врачей пояснил: не сможете даже сами надеть брюки.) Обухов дал понять, что такой исход вполне устраивает КГБ, который даже ни в чем нельзя будет обвинить (болезнь Паркинсона привить нельзя).
27 мая я попросил снять зажим, обещав глотать добровольно. К сожалению, это означало конец голодовки. Я предполагал через некоторое время, в июле или в августе, возобновить голодовку, но все время откладывал. Мне оказалось психологически трудным вновь обречь себя на длительную — бессрочную — пытку удушьем».
Как выяснилось позже, в результате введения психотропных веществ и пыток принудительным кормлением Андрей Дмитриевич перенес микроинсульт. Его мучили сильные головные боли и бессонница, по сильному дрожанию рук Сахарову диагностировали болезнь Паркинсона. Но днем его ни на секунду не оставляли в покое постоянно меняющиеся «соседи по палате» из числа сотрудников КГБ, вели с ним «разъяснительные беседы».
«В августе мой вес начал быстро падать и достиг минимального значения — 62 кг 800 г (при предголодовочном весе 78–81 кг). С этого дня мне стали делать подкожные (в бедра на обеих ногах) и внутривенные вливания в дополнение к принудительному питанию. Всего мне было сделано в августе и сентябре 25 вливаний. Каждое вливание длилось несколько часов, ноги болезненно раздувались; весь этот, а иногда и следующий день я не мог ходить — ноги не сгибались».
«Я не верю в естественность смерти Сахарова»
И все-таки жертвы были не напрасны. В декабре 1985 года Кремль и Лубянка (с апреля генсеком был уже Михаил Горбачев) выпустили Елену Боннэр за границу, в Италию и США, на встречу с родственниками и для проведения операции на сердце. В конце «зарубежной командировки» она побывала у британского премьера Маргарет Тэтчер, президента и премьер-министра Франции Франсуа Миттерана и Жака Ширака, с которыми обсуждала освобождение супруга.
Боннэр вернулась в Советский Союз летом 1986 года. «Однако, как только она ступила на горьковскую землю, мышеловка захлопнулась, и больше она уже не смогла поехать в Москву до самого нашего освобождения. Уже на вокзале КГБ продемонстрировал свои неограниченные возможности, запретив носильщикам вынести Люсины вещи из вагона. Через несколько дней ее вызвали в ОВИР и потребовали сдать заграничный паспорт и встать на учет ссыльной», — рассказывал в воспоминаниях Андрей Дмитриевич.
Комитет госбезопасности упрямо сопротивлялся освобождению Сахарова и Боннэр. Но Михаил Горбачев приступил к очередной «международной разрядке» и был непоколебим.
Страница «Сахаровского центра» на Facebook
Повествует автор книги «Горбачев. Его жизнь и время» Уильям Таубман: «15 декабря 1986 года, в десять часов вечера, в дверь позвонили, — вспоминал потом Сахаров. — Для почты слишком поздно, а больше никто к нам не ходит… Это были два монтера-электрика, с ними гэбист. „Приказано поставить вам телефон“. Перед уходом гэбист сказал: „Завтра около 10 вам позвонят“. Звонок раздался не утром, а в три часа дня.
— С вами будет говорить Михаил Сергеевич, — произнес женский голос.
— Я слушаю, — ответил Сахаров.
— Я получил ваше письмо, — сказал Горбачев, имея в виду очередное письмо, которое Сахаров отправил ему в октябре 1986 года с требованием выпустить на свободу всех ‚узников совести. — Мы его рассмотрели, посоветовались… Вы получите возможность вернуться в Москву… Принято также решение относительно Елены Боннэр [он неправильно произнес ее фамилию — с ударением на последнем слоге]… Вы сможете вместе вернуться в Москву… Возвращайтесь к патриотическим делам!»
За неделю до нового, 1987 года Андрей Сахаров и Елена Боннэр вернулись в Москву. Вскоре он был избран почетным председателем советского общества «Мемориал», которое ныне объявлено властями «иностранным агентом». В 1989 году был избран народным депутатом СССР, стал одним из лидеров демократического крыла советского парламента, участвовал в разработке новой Конституции. И 14 декабря того же года, в возрасте 68 лет, скоропостижно скончался от сердечного приступа.
Коллега Сахарова по парламенту, один из самых ярких демократических лидеров Анатолий Собчак был убежден, что Андрея Дмитриевича убили. «Само присутствие Сахарова в политической жизни оказывало сдерживающее, урезонивающее влияние на всех, кто в ней подвизался. И конечно же, раздражало и вызывало ненависть его номенклатурных оппонентов, бывших тогда еще в полной власти. Думаю, что поэтому его и убили. Я не верю в естественность смерти Сахарова — слишком она была неожиданной и очень кстати для его политических противников, — написал Анатолий Александрович в статье, которая была опубликована только после его собственной смерти. — Напомню, что на двадцатые числа декабря была намечена общесоюзная стачка шахтеров, которая сильно беспокоила власти, а Сахаров был одним из инициаторов и вдохновителей этого выступления. Кстати сказать, после смерти Сахарова эта акция прошла практически незаметной. Сахаров умер (точнее — погиб) накануне Второго съезда народных депутатов, на котором коммунисты готовились взять реванш у демократической оппозиции за поражение на Первом съезде. Естественно, что смерть Сахарова существенно ослабила позиции демократических сил, чем и воспользовалась правящая номенклатура».
В интервью «Московскому комсомольцу» вдова Собчака Людмила Нарусова пояснила: «Один знакомый Собчака — ученый-химик, очень известный человек, — сказал ему, что, по его мнению, к Сахарову было применено отравляющее вещество, вызывающее остановку сердца и не оставляющее следов». На вопрос о загадочных обстоятельствах смерти ее мужа Людмила Борисовна ответила: «Официальный диагноз такой же: сердечная недостаточность… Кстати, его статья, напомню, называется „Сахаров, Старовойтова — кто следующий?!“. Она писалась практически сразу после убийства его близкой подруги — Галины Старовойтовой (в ноябре 1998 года. — Ред.). Он чутко уловил эту тенденцию: не просто выдавливание демократических лидеров из политики, а их физическое устранение. Следующим, увы, оказался он сам. А потом настала очередь Бориса Немцова».
А вот главврач горьковской больницы им. Семашко Олег Обухов ушел из жизни, перешагнув 90-летний рубеж, Народным врачом СССР, почетным гражданином Нижнего Новгорода, членом партии «Единая Россия».
Хочешь, чтобы в стране были независимые СМИ? Поддержи Znak.com